Никогда не знаешь где тебе повезет
Отрывок из Макса Фрая (Энциклопедия мифов)Двор, к слову, мне понравился. Просторный, вымощенный булыжником; в глубине его жухнет сирень, и лопаются жасминовые бутоны; по углам фонарные столбы истекают лилово-молочным светом; в центре возвышается былинной мощи платан, под платаном — зеленая скамейка со спинкой. Присмиревшие ноги не то чтобы настаивают, но очень просят сделать им одолжение, дать передохнуть. Охотно повинуюсь: все же они мне не чужие. Да и перекурить не помешает. С мыслями собраться... и разобраться — с ними же и их ближайшими конкурентами, ощущениями.
Я уселся в центре скамейки и тут же обнаружил, что на краю, слева от меня лежит колода карт. Рубашка выдающаяся: профиль египтянки Нефертити на лазурном фоне. «Цап — мое!» — была у нас во дворе когда-то такая игра, своего рода пятнашки с пассивным участием неодушевленных предметов. Оказывается, полученные в те времена навыки я усвоил накрепко: сгреб находку прежде, чем успел решить, нужна ли в моем хозяйстве еще одна засаленная карточная колода, какую ни один серьезный игрок в руки не возьмет.
Принялся рассматривать свое новое сокровище. Обалдел изрядно: лицевая сторона карт служила кому-то не то записной книжкой, не то черновиком, не то... А черт его разберет! Между числами, значками масти и живописными портретами колодной элиты извивались строчки, выведенные яркой тушью. Старательное исполнение бросалось в глаза: эти надписи не могли быть сделаны случайно. Их автор наверняка потратил не один час, выводя на глянцевой бумаге свои послания щекастым валетам и насупленными королям. Но зачем?
Я вдруг понял.
«Сам нарисуй себе колоду и гадай всем желающим», — говорила мне рыжая Олла-Хельга. Найденные мною карты были именно гадальными. Кто-то уже успел последовать этому странному совету — до меня, без меня вместо меня. А теперь чужая гадальная колода досталась мне — что за странный дар?!
Смотрю на находку с опаской, но из рук не выпускаю. Жизнь моя, в который уже раз за эти майские дни, запинается, останавливается в растерянности; снова начинается отсчет иного, «волшебного» времени, которое течет, как вздумается и гуляет само по себе. Делаю вдох, делаю выдох; даже нехитрый сей процесс кажется мне сейчас необычным переживанием. Дабы развеяться, читаю надписи.
«Пока я спал, я слышал ваши речи», — гласит десятка пик. Цитату из «Скорбного бесчувствия» Сокурова я опознал сразу же. Фильм этот попал на экраны, кажется, в 1986-м году и произвел на меня изрядное впечатление. «Если колода предназначена для гадания, эта карта наверняка означает некий заговор, сплетенный за спиной заинтересованного лица, — думаю я. — Или же совет обращать больше внимания на содержание снов? Кто знает, дорогой Ватсон, кто знает...»
«Пей, жабка, пей» — надпись на восьмерке бубен. Внутренне содрогаюсь. Все бы ничего, но я отлично помню нелепую эту фразу. Ее произнес однажды мой знакомый художник, наливая себе в чашку бледно-желтую безвкусную жидкость, в восьмой, если не девятый раз заваренный чай. Кроме меня, кажется, рядом никого не было... Или я ошибаюсь? Или он регулярно произносит это заклинание, в присутствии все новых и новых свидетелей? Скорее всего, именно так и обстоят дела, можно было бы обойтись без всяческих дурацких мурашек, устроивших форменный марш-бросок по моей спине.
Впрочем, успокоиться не удается. Надписи на следующих картах тоже словно бы сделаны мною самим, хотя почерк точно не мой. У меня — беспорядочная бисерная неразбериха, чуть ли не половина букв алфавита выглядит в моем исполнении одинаково, так что "м" от "ш", "т", или "н" не всегда отличишь. А над колодой поработал настоящий каллиграф: его строчки не только разборчивы, но и красивы. Однако контекст-то родной, моя неповторимая мешанина дурацких цитат, ускользающих образов и житейских эпизодов. Черт знает что!
Шестерка бубен. «Это не то, о чем думают варвары», — пару лет назад это была моя любимая фраза. Уж не помню, откуда я ее выудил, но с наслаждением использовал, когда хотел дать понять собеседнику, что его интерпретация, мягко говоря, искажает суть происходящего.
Туз бубен. «Запасной рай» — так благодарные приятели окрестили мою саморазрушающуюся коммуналку. Дескать, каждый, кого в очередной раз изгнали из личного «рая», знает, что есть еще и «запасной рай», куда всегда можно прийти. «При гадании эта карта должна считаться весьма благоприятной, поскольку указывает на некий надежный тыл, который никуда от тебя не денется, что бы ни случилось», — авторитетно объясняю себе, словно бы уже примериваюсь к этой колоде, будто и правда собираюсь обзавестись для солидности шаманской паркой и зарабатывать на жизнь беспорядочным копошением в чужих судьбах...
Шестерка червей. «Кокошка придет, задушит», — ну надо же! Я собственными ушами слышал, как один коллекционер-маньяк, человек энциклопедических знаний и достоевского надрыва, пугал именем художника Кокошки свою малолетнюю дочку. Ребенок, к слову сказать, рыдал и просился к маме.
Валет пик. «Пошути со мною, небо!» Как же, как же. Эта фраза принадлежала героическому Торману. Он брякнул, ясное дело, по пьянке, после чего почти немедленно разразилась роскошная гроза — в ноябре-то месяце! Разумеется, мы оба были в восторге...
Я как раз разглядывал туз червей, надпись на котором гласила: «Первые симптомы демиурговой болезни», — и озадаченно размышлял, что бы она могла означать, когда услышал звук приближающихся шагов.
Я уселся в центре скамейки и тут же обнаружил, что на краю, слева от меня лежит колода карт. Рубашка выдающаяся: профиль египтянки Нефертити на лазурном фоне. «Цап — мое!» — была у нас во дворе когда-то такая игра, своего рода пятнашки с пассивным участием неодушевленных предметов. Оказывается, полученные в те времена навыки я усвоил накрепко: сгреб находку прежде, чем успел решить, нужна ли в моем хозяйстве еще одна засаленная карточная колода, какую ни один серьезный игрок в руки не возьмет.
Принялся рассматривать свое новое сокровище. Обалдел изрядно: лицевая сторона карт служила кому-то не то записной книжкой, не то черновиком, не то... А черт его разберет! Между числами, значками масти и живописными портретами колодной элиты извивались строчки, выведенные яркой тушью. Старательное исполнение бросалось в глаза: эти надписи не могли быть сделаны случайно. Их автор наверняка потратил не один час, выводя на глянцевой бумаге свои послания щекастым валетам и насупленными королям. Но зачем?
Я вдруг понял.
«Сам нарисуй себе колоду и гадай всем желающим», — говорила мне рыжая Олла-Хельга. Найденные мною карты были именно гадальными. Кто-то уже успел последовать этому странному совету — до меня, без меня вместо меня. А теперь чужая гадальная колода досталась мне — что за странный дар?!
Смотрю на находку с опаской, но из рук не выпускаю. Жизнь моя, в который уже раз за эти майские дни, запинается, останавливается в растерянности; снова начинается отсчет иного, «волшебного» времени, которое течет, как вздумается и гуляет само по себе. Делаю вдох, делаю выдох; даже нехитрый сей процесс кажется мне сейчас необычным переживанием. Дабы развеяться, читаю надписи.
«Пока я спал, я слышал ваши речи», — гласит десятка пик. Цитату из «Скорбного бесчувствия» Сокурова я опознал сразу же. Фильм этот попал на экраны, кажется, в 1986-м году и произвел на меня изрядное впечатление. «Если колода предназначена для гадания, эта карта наверняка означает некий заговор, сплетенный за спиной заинтересованного лица, — думаю я. — Или же совет обращать больше внимания на содержание снов? Кто знает, дорогой Ватсон, кто знает...»
«Пей, жабка, пей» — надпись на восьмерке бубен. Внутренне содрогаюсь. Все бы ничего, но я отлично помню нелепую эту фразу. Ее произнес однажды мой знакомый художник, наливая себе в чашку бледно-желтую безвкусную жидкость, в восьмой, если не девятый раз заваренный чай. Кроме меня, кажется, рядом никого не было... Или я ошибаюсь? Или он регулярно произносит это заклинание, в присутствии все новых и новых свидетелей? Скорее всего, именно так и обстоят дела, можно было бы обойтись без всяческих дурацких мурашек, устроивших форменный марш-бросок по моей спине.
Впрочем, успокоиться не удается. Надписи на следующих картах тоже словно бы сделаны мною самим, хотя почерк точно не мой. У меня — беспорядочная бисерная неразбериха, чуть ли не половина букв алфавита выглядит в моем исполнении одинаково, так что "м" от "ш", "т", или "н" не всегда отличишь. А над колодой поработал настоящий каллиграф: его строчки не только разборчивы, но и красивы. Однако контекст-то родной, моя неповторимая мешанина дурацких цитат, ускользающих образов и житейских эпизодов. Черт знает что!
Шестерка бубен. «Это не то, о чем думают варвары», — пару лет назад это была моя любимая фраза. Уж не помню, откуда я ее выудил, но с наслаждением использовал, когда хотел дать понять собеседнику, что его интерпретация, мягко говоря, искажает суть происходящего.
Туз бубен. «Запасной рай» — так благодарные приятели окрестили мою саморазрушающуюся коммуналку. Дескать, каждый, кого в очередной раз изгнали из личного «рая», знает, что есть еще и «запасной рай», куда всегда можно прийти. «При гадании эта карта должна считаться весьма благоприятной, поскольку указывает на некий надежный тыл, который никуда от тебя не денется, что бы ни случилось», — авторитетно объясняю себе, словно бы уже примериваюсь к этой колоде, будто и правда собираюсь обзавестись для солидности шаманской паркой и зарабатывать на жизнь беспорядочным копошением в чужих судьбах...
Шестерка червей. «Кокошка придет, задушит», — ну надо же! Я собственными ушами слышал, как один коллекционер-маньяк, человек энциклопедических знаний и достоевского надрыва, пугал именем художника Кокошки свою малолетнюю дочку. Ребенок, к слову сказать, рыдал и просился к маме.
Валет пик. «Пошути со мною, небо!» Как же, как же. Эта фраза принадлежала героическому Торману. Он брякнул, ясное дело, по пьянке, после чего почти немедленно разразилась роскошная гроза — в ноябре-то месяце! Разумеется, мы оба были в восторге...
Я как раз разглядывал туз червей, надпись на котором гласила: «Первые симптомы демиурговой болезни», — и озадаченно размышлял, что бы она могла означать, когда услышал звук приближающихся шагов.
@темы: На память